Наверное, ничто не смогло бы омрачить день и настроение богини разрушения как весть, которую принесет прирученный ею жнец, считавшийся ее собачонкой. Сестра будет не в восторге от того, что Раздор трогает ее зверушек, но разве богиню разрушения это заботит? Маловероятно.

Сегодня Эрида опять занята ничем, а только поглощением мрака и темноты, что играли в беспрерывном танце в это время суток. То закрывала глаза, то открывала, устремляя взгляд в небо, примечая каждую звезду, появившуюся вслед за предыдущей. В голове она строила планы: кому бы насолить в этот раз? кто станет следующей ее жертвой? Человек? Город? Страна? А, может быть, пойти по крупной рыбе и сесть на хвост брату или сестре? Она прикрыла рот ладонью, тихо хихикая на последнее.

Долго ей размышлять не пришлось, ведь сами мойры уготовили ей особое «веселье». Эрида ощутила спиной присутствие жнеца, но тот не спешил начинать разговор, скорее, ждал ее разрешения. Она не заставила его долго ждать, — Говори, зачем пожаловал? Я просила появляться лишь тогда, когда чья-то смерть сможет повеселить меня, — она выдерживает небольшую паузу, а потом ее глаза заметно округляются, и она поворачивается лицом к жнецу, на котором красуется загадочная улыбка, — Неужели ты пришел сказать, что кто-то из моих братьев и сестер сдох? — последние слова вызвали у древней довольный смех. Ей не терпелось узнать кем являлся тот несчастный, кого постигла сама смерть, поэтому, поддавшись вперед к существу, она потребовала немедленного ответа. Глаза искрились от взявшего над ней вверх любопытства.

— Это не ваш брат, это не ваша сестра, — жнец отвечал медленно, не отрывая взора от богини. Жнец не стремился подбирать слова, чтобы не разгневать Эриду, но с заключением все же не торопился. Он хотел было продолжить, но замолчал, заметив изменения в лице девушки. Она, одновременно, погрустнела и удивилась.

— Пф, тогда зачем пришел и отвлек меня? Приходи, когда будет чем меня порадовать, а теперь убирайся с моих глаз, — она отвернулась от него. Все же Раздор надеялась потешить себя смертью родственника. Но жнец вновь окликнул ее словами, которые еще не раз всплывут в ее голове как непрошенная мигрень, от которой не существует обезбаливающего.

— Я пришел известить вас о смерти вашего сына — Салазара, — и она окаменела.

— Что ты такое несешь? В смысле Салазар мертв? — ее глаза подрагивали, а сама она не шевелилась. Эрида не была примерной матерью, она не могла выразить любовь к сыну, которой, как считала сама, не существовала, но что-то заставляло ее приходить к нему и наблюдать, хоть и редко. Потому что в Салазаре текла ее кровь, поэтому она ощущала некоторую ответственность за него? Или она действительно способна на материнские чувства, которые ее могли пугать? Или же сын был лишь марионеткой в руках безжалостного кукловода? Даже сама Раздор не знала ответа. Только то, что Салазар был ее собственностью, а Эрида ненавидела, когда трогали ее вещи.

   Так или иначе смерть сына затронула ее, но виду она не подала, а лишь спросила: — Как он умер?

— Его убили, — коротко ответил жнец, — Тот, чье прикосновение несет смерть.

   Неужели Хель решилась отомстить за прирученного жнеца? Или. . . ?

   Мысль оборвалась, а Эрида обратилась к вестнику плохих новостей, — Откуда ты забрал его душу? Когда это произошло?

   — Прошло полчаса с момента как я забрал его. Бар Эль Капи. Хосе Мариано. Мексика, — закончил на этом жнец, не отрывая взгляд от своей новой хозяйки.

   — Ты свободен, — она не удостоила его ни улыбкой, ни взглядом, а просто исчезла, оставив жнеца наедине с самим собою.

----------------

   Богиня оказалась перед дверью того самого бара, о котором поведал ей жнец и где был безжалостно убит ее сын. Ей не терпелось встретиться с убийцей лицом к лицу и жестоко отомстить ему за смерть своего первенца. Она надеялась, что тот так глуп, что до сих пор находится на месте преступления, а не сбежал сразу же как трус.

   Касаясь ладонью двери, та тотчас рассыпается, позволяя девушке зайти внутрь. Заходя в помещение, она сразу уловила запах алкоголя, пота и дешевого одеколона. Она поморщилась, запах сильно ударил по ее обонянию, ей не хотелось тут быть. Этот бар не был местом ее уровня. Даже тошно от того, что собственное чадо ходило в такие захолустья.

   Взгляд Раздор остановился на человеке, который сидел спиной за барной стойкой, медленно попивая свой напиток. Ей даже не нужно было видеть его лица, она сразу узнала его. По телу прошел легкий холодок, заставив Эриду поежиться. Нет, это был не страх. Это было волнение вперемешку со злостью, но она, конечно же, этого не покажет.

   Лавируя по узким проходам между столиками, она бесшумно подошла к нему сзади и аккуратно коснулась его левого плеча, плавно проведя пальцами до правого, а затем села рядом, даже не посмотрев в его сторону. Взгляд упал на омерзительный труп, и она поняла, что этот труп и есть ее Салазар. Боль от утраты никак не отразилась на ее лице. А была ли она вообще? Эта боль? В глубине ее темной души она, наверное, и словила горечь из-за смерти непутевого сына, который всю жизнь только и делал, что искал ее одобрения. Однако, ее вид был невозмутим.

   — Неужели крыса решила выйти из своей норы? — наконец-то произнесла Раздор, все также не желая взглянуть на родное лицо. Бармен, услышавший ее, захотел мигом удалиться, почувствовав заметное напряжение, но голос богини отвлек его от этих мыслей.

   — Налейте мне вашего самого дорогого вина. Белого, сухого. Советую не делать ошибок, они могут стоить тебе жизни, — угрожающе посмотрела на мальчишку, вызвав у него дрожь и беглость глаз по всему бару, лишь бы не смотреть в глаза хищницы. Он быстро кивнул и ринулся искать вино по ее заказу.

   Как же она ненавидела предателя, который сидел рядом с ней. Подступающее к горлу чувство разорвать его на мелкие куски с каждой минутой одолевало ее, перетягивая на себя одеяло контроля. Она держалась изо всех сил, чтобы не дать волю своему безумию. Не сейчас. Еще не время.

   — Как ты узнал про Салазара? Кто тебе рассказал о нем? —  она обратилась к брату, — Прослежу, чтобы ему оторвали язык и скормили его ему, — равнодушно произносит Раздор, наконец-то поворачиваясь к Чуме лицом, — Или же. . — она задала своим словам мягкий тон, непривычно для богини разрушения нежно коснулась пальцами его щеки и провела ими до подбородка, а затем от ее нежности не осталось и следа, она грубо схватила пальцами его за подбородок и заставила посмотреть на нее, — Или же язык сплетника скормить тебе, дорогой братец? — Эрида настойчиво заглянула ему в глаза будто хотела отыскать там его душу, чтобы забрать себе и обречь на вечные муки, но затем ее взгляд остановился на его губах, всего лишь на долю секунды, но и этого было достаточно, чтобы утонуть в воспоминаниях, наполненных дикой страстью и громкими стонами. Она помнит каждую ночь, и каждая вызывает в ней еще больше ярости за его давнишний проступок.

   — Какого это, когда тебя касается рука и она не начинает сразу гнить? — Раздор сопровождает свой вопрос смешком, который заканчивает довольной ухмылкой. Потому что это ее рук дело, потому что это работает, потому что ОН страдает.

Она наблюдает за его реакцией, медленно склоняя голову то вправо, то влево, будто бы высматривает как будет вести себя каждый его нерв на лице, как будет изгибаться каждая линия на нем в то время, когда он слышит ее голос, когда смотрит в ее глаза, заманивающие в свою тьму. Она вслушивается в его слова и усмехается, выражая это на лице в виде легкой ухмылки. Он думает, что давит на больное из-за невозможности быть с ним? Под ним? Он глупее, чем казался. Все, что было ранее — лишь воспоминания, только жаль, что они вцепились в ее память столь твердой хваткой. Она не могла отрицать очевидного — ей не забыть его, как бы она не старалась выжигать моменты, связанные с ним. Все, что она делала для этого было бесполезной тратой времени и сил. Мудрость мог бы с этим помочь, но идти к нему ради того, чтобы забыть парня? Это ниже ее достоинства. Она все еще помнит, но этим ее было невозможно сломать.

Еще немного и их губы бы соприкоснулись. Хотела ли она этого? Честно? Она бы поддалась искушению, позволив окунуться в этот омут прошлого с головой. Жалела бы она об этом? Нет, ведь видеть его лицо, искаженное отвращением, это ее маленькая награда. Она знает, что его отвращение адресовано не напрямую к ней, а к самому себе из-за того, что проигрывает богине разрушения. Каждый раз. Но винит в этом ее, потому что боится принять правду. Он слаб. Ее это забавляет, поэтому ей нравится играть с ним.

Она медленно проводит языком по очертанию своих губ; как сладок вкус победы. Его действия предсказуемы, и ее никак не расстраивает, что он отстранился, она последовала его примеру, а затем заговорила: — Просто хочу напомнить тебе, дорогой братец, что на меня не действует твое проклятье, — она довольно хихикнула, повернувшись лицом к бармену, который возвращался с ее заказом, быстро перебирая ногами к Раздор, чтобы не заставлять богиню ждать. Ей захотелось подшутить над ним, заплести его ноги в косичку, чтобы он упал, опрокинул ее вино и разбил бокал, а затем обрушить на него свой гнев. Чума ее опережает. Официант только ставит бокал на поверхность барной стойки и растворяется перед ней как небольшой клубок дыма от сигарет. Подтягивая тонкими пальцами к себе бокал за стеклянную ножку, она издает смешок.

— Ты правда думал, что я что-то ему сделаю? — искоса лукаво поглядывает на брата, улыбаясь самой себе и водя указательным пальцем по ножке бокала вверх-вниз, — Как хорошо ты меня знаешь, — она начинает смеяться, каждую секунду прибавляя звук своему смеху, — Ты спас его от смерти, забавно, — она резко обрывает смех, принимая полностью серьезный вид, — Ты слишком добр к этим отбросам, — наконец-то она решает сделать глоток вина, который ей кажется слишком приторным. Она кривит лицо от отвратительного вкуса, а затем кидает бокал с содержимым в стену, тот с легкостью разбивается на мелкие осколки, — Идиот, я просила сухое. С у х о е, — повторяет по буквам, хотя уже некому, Чума позаботился, чтобы она осталась без груши для битья, — Они даже элементарные вещи сделать не могут, — она раздраженно выдыхает.

Честно, она даже забыла про сына пока брат ей не напомнил. Она поворачивается к нему в ответ, а затем кидает равнодушный взгляд на разложившееся тело Салазара. Ее лицо не выдавало никаких эмоций. Наверное, даже перепутанное барменом вино вызывает в ней больше реакции, чем смерть сына. Она возвращает точно такой же взгляд на Чуму, а затем меняется в лице, где уголки губ стремительно ползут вверх будто соревнуются друг с другом наперегонки; ее рот приоткрывается, оголяя белые зубы, — Тебе же нравится, что я такая сука, — она вытягивает свою левую ногу и намеренно касается передней частью туфли его ноги, проводя по ней вверх и обратно вниз, а после резко прекращает.

Раздор обходит брата стороной, направляясь за барную стойку на место бармена, чтобы вытянуть из полки нормальное вино, а не дешевую пародию. Она так и не дошла до туда, остановившись позади бывшего любовника. Бесцеремонно раскидывая руки по его плечам, наклоняется к уху как можно ближе, — Он был слабаком. Таким же как и его отец, — она делает паузу, захватывая воздух ртом, — Я его предупреждала о тебе и о том, что ты умеешь, но он не принял мои предостережения во внимание и поплатился. Слабакам не место в мире живых, — она высовывает язык, касаясь кончиком поверхности его уха и проводит медленно и играюще вдоль всей верхушки, а затем издевательски чмокает брата в висок. Она в курсе, что ему противны ее прикосновения, но так ли это на самом деле?

Прежде, чем отстранится, Раздор протягивает руку, ловко выхватывая стакан виски из его руки. Поднося его к своему рту, она делает глоток, быстро проглатывая горькую жидкость, обжигающую горло изнутри, и возвращает ему стакан, оставив на стекле след от губной помады. И наконец обойдя древнего, она садится уже напротив него на стойку, перед этим создав ступеньки, чтобы без каких либо усилий добраться до этой высоты, не используя никчемные прыжки, к которым прибегают смертные с низким ростом, чтобы запрыгнуть куда-то наверх. Эрида вновь закидывает ногу на ногу, щелкает пальцами и рядом с ней появляется бутылка с неопределенной жидкостью, — Это дар Сукеллуса, но я уверена, ты слышал о нем. На нас алкоголь смертных не действует, но это. . — ее глаза стали шире, в них заиграл опасный огонек. Она делает взмах пальцами и дверь, которую она стерла в пыль, восстановилась и защелкнулась на замок. Так им никто не помешает, да и это безопасно для людей, потому что если бы кто-то вошел в бар, он мгновенно рассыпался на мелкие частицы своего тела.

Раздор устремляет взгляд на ненавистного брата, одаривая его неестественно милой улыбкой, — Не хочешь сыграть в игру, дорогой братец? Это игра смертных. Ты ведь любишь смертных? — она делает на этом акцент, намекая на его проступок, связанный со смертной, а затем продолжает, — Называется «Правда или Ложь». Мы задаем друг другу вопросы, а затем отвечаем правда ли это или ложь. Если правда, то мы пьем, если ложь, то снимаем с себя какую-то вещь, — ее милая улыбка приобретает хитрый и дьявольский оттенок, — Или ты испугался? — глаза сужаются; она смотрит на него лисьим взглядом, бросая этим ему вызов.

Вновь Раздор вырисовывает какой-то силуэт в воздухе пальцами, после чего бутылка открывается, появляются бокалы, а затем наполняются жидкостью.

Она готова, а что насчет него? К Салазару она вернется позже, она не забыла о его смерти, она н и к о г д а об этом не забудет.

Она усмехается на каждое его слово — забавляет его голос. Он не изменился спустя время, но отчего-то ей хотелось слышать его чаще; отчего-то хотелось касаться его при каждом удобном случае, но она знает как ее прикосновения ему противны. Идиот. Она возмущена и, в то же время, довольна его реакцией; какие-то противоестественные ощущения, однако, она может этим пользоваться.

   — Добр? — переспрашивает его Раздор, покосившись. Это звучит слишком смешно и неправдоподобно. Чертов лжец, — Напомни, в чем заключалась твоя доброта? В том, что ты давал мне кончить? — она заканчивает вопрос язвительной улыбкой, потому что иной доброты от брата она никогда не чувствовала. Их отношения нельзя назвать адекватными — секс и псевдо родственная близость, которую, похоже, Эрида себе навязала, как в случае с Хаос, которая безжалостно бросила сестру ради смертных и даже не удосужилась позаботиться о чувствах Раздор. Просто смертные важнее. Всегда были. Поэтому Эрида их возненавидела. Чертовы тараканы, которые лезут туда, куда их не просят — ломают и портят. Она потеряла двух близких из-за смертных. Осталась одна лишь ненависть. Она засела глубоко внутри богини, но Раздор предпочитала забыть о ней как о страшном сне. Но разве Богине разрушения могут сниться кошмары? Кажется, из-за того, что она сделала Морфею, она лишилась способности видеть сны, какими они не были бы.

   Она чувствует ярое пренебрежение, исходящее от Чумы. Сладко. Очень сладко. Хотелось еще. Хотелось вдоволь насытиться. Это значит, что он играет по ее правилам. Она лидирует, а он лишь пешка на ее шахматной доске, хотя мыслит об обратном. Считает, что его руки крепко держат руль управления? Какой-же он дурак. Но ей все равно как он ощущает себя рядом с ней, хотя его ненависть к ней — отличная приправа к блюду — незаменимая. Она создает ему дискомфорт, стесняет в пространстве, беря на себя контроль над ситуацией. Она не вырывает небрежно у него руль из рук, а делает это мягко и незаметно, используя отвлекающие маневры, а он ведется. Кажется, будто она дала ребенку порулить, ощутить какого-то вести самому, но вся ситуация подвластна лишь ей.

   Каждое его отстранение — вызов для нее. Она завелась, внутри нее бушует шторм, разве теперь она может оставить его в покое? Она молчит на вопрос о сыне, считая, что ответ будет неуместен. По крайне мере, в данный момент.  Ее это не задевает, наверное. Однако, нельзя сказать, что она ничего не чувствовала по отношению к Салазару. Просто так случилось. Она могла винить себя в том, что не защитила его, но она не станет этого делать. Эрида права — он был слаб раз позволил себе кому-то его одолеть. Она ведь, правда, его предупреждала. И она не нанималась быть нянькой своим детям. Она позволила ему жить, а значит видела в нем достойного крови богини разрушения. Так почему же он подвел ее? Он заслужил смерти. Он заслужил отправиться к Хель без права на возвращение.

   А сердце сжимается от осознания того, что она не сможет больше увидеть сына, но опять же — ее чувства находятся в секрете. Она черства как месячный хлеб. Тверда и безэмоциональна, способна оставить вмятину в асфальте, если кинуть булыжник с силой на поверхность.

   Пожалуй, эта игра лучшее, что она могла взять у смертных — весело и задорно, а главное, что брат согласился участвовать. Эрида знает, что он не уступит ей, во чтобы это не вылилось. Последствия не важны, ведь главное — здесь и сейчас, но ей приятно, что он принял вызов. К сожалению для него, он записал себя в списки проигравших. Ей уже хотелось смаковать, но еще рано, игра только началась.

   Он напоминает ей про любовь к смертным, и ее это заставляет вздрагивать. Это отвратительная дрожь, которую она бы никогда больше не хотела испытывать. Она вспоминает то предательство, которое принес ей Чума. То предательство, из-за которого она его потеряла и возненавидела. Ей захотелось вцепиться ногтями в его горло и сжать до оставленных ран, из которых будет самовольно сочиться багровая жидкость. Эрида улыбается, а затем выпивает залпом бокал Сукеллуса, после чего пополняет его вновь. Делает она это еще до начала игры. Либо она очень хотела выпить, либо для храбрости, хотя Эрида в последнем не нуждалась. Алкоголь лишь усиливал ее безумие, которое могло бы привести к концу света.

   Она оценивает его жест. Он снял браслет, хотя хотелось бы, чтобы снял вверх, обнажив свою грудь и торс. Она уже не помнит, как они выглядят, но желание прикоснуться к ним от этого становится все сильнее. Сними эту чертову одежду. Она хочет закусить нижнюю губу, но останавливает себя, ведь это могло многое значить, поэтому она лишь водит взглядом по нему. Игра еще не началась, а он уже стартовал. Ей нравится, поэтому она поддается. Его вопрос был очевиден, поэтому она улыбается, поддаваясь вперед брату.

   Раздор спрыгивает с барной стойки и бесцеремонно усаживается ему на колени. Указательным пальцем она поддевает его подбородок, заставляя его поднять голову. Она заглядывает ему в глаза, кажется, она сейчас там утонет если не отвернется, но она не из пугливых. Ее легкая улыбка превращается в самодовольную ухмылку. Уголки губ без приказа продолжают ползти вверх, пытаясь достичь своего предела.

   — Я скучала, — честно отвечает на его вопрос Эрида, подхватывая бокал с магической опьяняющей жидкостью, — Скучала по твоему выражению лица, когда ты понимаешь, что вновь проиграешь мне, — она выпивает бокал зелья, а затем впивается в его губы глубоким поцелуем, запуская пальцы правой руки в его волосы. Она целует его жадно, будто хватаясь за мгновенье, которое вот вот исчезнет. Она лишь касается своим языком его, а затем отстраняется. На лице застывает все та же ухмылка, которая была до поцелуя.

   — Теперь моя очередь, — напоминает брату, понимая, что ей начинает давать в голову, но от этого веселее. Даже ей не известен исход вечера, хотя она всегда старается результат подстроить под свои хотелки.

   — Скажи, любил ли ты меня? — слова как пуля в лоб. Отчего-то ей захотелось спросить именно это, а не «скучал ли он за ней?». Она знает, что скучал, только брат отрицает очевидное. Неужели он и правда забыл те страстные ночи?

Эриду так веселят его усиленные попытки ей сопротивляться и делать строгое лицо на ее взгляд, слова и касания, что из ее рта невольно вырывается короткий смех. Как он упорно избегает прямого контакта с ней, стараясь держать дистанцию. Это потому что она ему омерзительна? Или потому что боится не удержаться и поддаться соблазну? Она испытывает его, как и каждую их встречу, которых было от силы две или три. Ей доставляет радость играть с ним в ее излюбленную игру «кошки-мышки», в которой она, естественно, считает себя кошкой. Она не упустит шанса поймать мышь в свою мышеловку. Ей всегда удается схватить добычу прежде, чем она осознает, что в ловушке. И с Чумой будет то же самое сегодня, ведь он уже попался на ее крючок.

Его руки ложатся на ее бедра, а затем слабо их сжимают. В этот момент она ощущает как рыбка хватает наживку. Его горячие ладони обжигают кожу на бедрах, хотя это всего лишь прикосновения, они не должны так воздействовать на нее, но она готова была поклясться, что когда он уберет руки, то в тех местах останутся ожоги. Его смех ее совсем не удивляет. Так смеются, когда понимают всю абсурдность ситуации. И она не раз замечала за своими «жертвами» подобное. Это являлось знаком, что Раздор в своих манипуляциях движется в правильном направлении, поэтому взглянув на его лицо, она отвечает ему самодовольной ухмылкой.

Ее поцелуй был короток и сладок, но даже тогда Чума решает противиться ей. Какой глупый. Его сопротивления даже будоражат кровь в ее венах, поэтому ей хочется еще, но она останавливается пока на этом. Не думала, что обычный поцелуй с братом вызовет в ней легкое возбуждение, сопровождающее тем, что внизу она знатно намокла. Богиня повторяет за ним, также облизывает свои губы, но делает это медленно, не упустив языком ни один миллиметр своих губ, а затем прячет его внутри рта, глядя на брата соблазнительным и опасным взглядом в ожидании ответа на ее вопрос. И она его мгновенно получает, когда приблизившись к ней лицом, Чума хватает бокал с содержимым и выпивает. Ей на секунду показалось, что он хочет вернуть должок за её поцелуй, ответив ей тем же, но он лишь потянулся за выпивкой.

— Любил? Интересное заявление, — она касается пальцами его плеча, не спеша ведет ими до его шеи, а затем вырисовывает ногтем от шеи до подбородка волнистую линию, надавливая острием на кожу. Упоминание про любовь к другим она игнорирует, отметив для себя это неважным, — Чума, у тебя нет сердца, — опускается ногтем вниз, останавливаясь в центре грудной клетки, где анатомически находится бьющийся орган, а затем убирает руку, готовясь отвечать на его вопрос. Но перед тем, как задать его, мужчина касается ее внутренней стороны бедра. Сейчас его пальцы кажутся ей ледяными, из-за чего ее одолевает легкая и приятная дрожь, а на коже предательски выступают мурашки. А это значит, что ее тело откликается на его прикосновения. Она понимает, что Чума не остановится и пойдет дальше, и влажность внутри, как и набухший клитор выдаст ее с потрохами.

Когда брат касается пальцами ее самого чувствительного места, она инстинктивно откидывает голову назад, поддаваясь его ласкам. Соски под атласным платьем твердеют, упираясь в ткань платья, что не может остаться незамеченным. Эрида одевала вещи из атласа только на голое тело, но правильное ли решение она приняла, когда надела его на встречу с братом? Раздор позволяет ему продолжать водить по кончику ее клитора, непроизвольно окунаясь в воспоминания об их жарком и грубом сексе, в достижения пика которого хотелось сгореть заживо. Но картинки прошлого резко обрываются, когда Чума задает ей вопрос и, одновременно, входит в нее пальцами. Раздор издает томный стон, который она должна была всеми силами сдержать, чтобы не показать, как ей нравится то, что он делает. Ей хотелось большего, не только его погруженные в себя пальцы, но и его член, но она смиряет свои желания. Не так быстро, она еще не насладилась игрой.

Вопрос мужчины даже не застает ее врасплох, она ждала чего-то подобного, поэтому появление лукавой улыбки на ее лице не заставляет себя долго ждать. Хочет узнать как обстоят дела у нее на личном? Хочет услышать что-то плохое в сторону Бойма, а себя воздвигнуть на пьедестал? Занимательно. Она блаженно выдыхает, чувствуя как его вторая рука крадется к ее плечу, а затем скидывает с него бретельку платья. Она наблюдает за этим действием, а после переводит хитрый взгляд на лицо брата, высмотрев там самодовольство и взаимное желание сплести их тела. Раздор мягко касается руки брата, пальцы которой все еще находятся в ней, и оттягивает ее, вытаскивая их из себя.

Богиня разрушений слезает с колен Чумы, делая два шага назад. Ладони уложены по обе стороны бедер, где заканчивается ее короткое платье [чуть выше колен]. Они начинают медленно подниматься, захватывая ткань, которая ползет следом вверх, обнажая бедра. Дойдя до границы, где виднеются ее трусики, она проникает рукой под платье, пальцем подхватывает за край стринг и ловко стягивает вниз, побуждая их упасть на пол. Раздор наклоняется и цепляется указательным пальцем за резинку трусиков и поднимает их, — Мой секс с Боймом тебя не касается, дорогой братец, — она ухмыляется, ничего больше не ответив. Устранение с себя части нижнего белья все сказало само за себя.

Она садится на стул напротив Чумы и кидает ногу на ногу, но не до конца, носок туфли правой ноги упирается в край стула, на котором сидит мужчина. Ее тело будто пронизывают тысячью маленькими иголками, а клитор подергивается, желая, чтобы пальцы брата вернулись и закончили начатое. Она слегка сжимает бедра, чтобы утихомирить свой пыл. Оперевшись локтем на поверхность барной стойки, девушка подпирает тыльной стороной ладони подбородок и, смотря на мужчину свысока, приказывает: — Целуй, — взглядом она указывает на свою оголенную ногу. Приказ сделан ее особым голосом, который заставит подчиняться ей даже древних. Она могла бы и не использовать на Чуме свою магию, но разве так не намного веселее?

Наблюдая за тем, как мужчина будет исполнять приказ, она, вспомнив о своей очереди в игре, тот час же заговаривает: — Скажи мне, братец, успел ли ты трахнуть Аду до того, как я ее убила? — глаза богини полыхают красным, а губы смыкаются в зловещую ухмылку, упоминая ту, кто когда-то забрала у Эриды Чуму.

Раздор будто зачарованная следит за движениями брата: как он наклоняется, как прикасается губами к ее коже на ноге, что отзывается вибрацией по телу и жаром ниже пояса, она невольно раздвигает ноги, но не намного. Казалось бы обычный поцелуй, но столь пронизывающий и способный взять богиню под контроль. Раздор думала, что давно забыла как Чума исследовал ее тело часами на протяжении многих веков, как знал каких точек касаться, заставляя ее извиваться под собою и требовать большего, даже умолять. Да, когда-то она умоляла его прекратить долгие прелюдии и перейти к главному. Она желала его всей душой и телом, и сердцем? Последнее для нее абсурд. Она не умеет любить. Не может, поэтому и указала Чуме на отсутствие у него сердца, ведь сама считает, что у нее его нет. Раз у нее нет значит и другие древние им не обладают. Однако, когда Чума ушел, променяв ее на смертную, внутри сильно заболело. Тогда Эрида ощутила подобное впервые. Незнакомое и необъяснимое чувство, перетекающие в ярость, способная творить страшные вещи. Нет, она не могла его любить. Любовь для богини разрушения — это яд, который она никогда не примет. Любовь для богини войны — это отчетливо видимая гибель; враг, которого необходимо уничтожить как будет видно на горизонте. Она никогда не ощутит то, что так яро предлагает всем Афродита. Но почему Раздор ощущает то же самое к Бойму, что когда-то ощущала к Чуме? Это ведь просто тяга, так?

   Чума предпочитает не отвечать на ее вопрос словами, наверное, она задела его за живое. Конечно, ведь речь идет об Аде. Той стерве, которая забрала брата у Раздор просто парочку раз хлопнув ресницами, и он расцвел. Эрида надеялась, что здесь замешана магия привораживания, но она ничего не нашла, никакой магии. Ада не была ведьмой, обычный человек, рожденный быть принесенным в жертву. Из-за ее происхождения Раздор ненавидела ее еще больше. Кажется, с этого момента Чума и изменился, будто позволил людской заразе захватить себя, не став даже бороться.

Почему, Чума? — хотелось спросить его, но вопрос был наполнен излишними чувствами, что разнится с сущностью богини. Ее давно мучает этот вопрос, но сейчас не время его задавать, возможно, она его никогда и не задаст.

Его пиджак оказывается где-то в стороне, она принимает его ответ, но ничего не говорит, а лишь ухмыляется. Ей приятна новость, что Чума не успел разделить ложе со смертной, на которую ее променял. Раздор во время явилась и убила девушку, оставив ни с чем как брата, так и всю деревню, предполагающую, что смерть Ады изменит судьбу ее племени в лучшую сторону. Надо было поклоняться Эриде, тогда они бы получили то, чего желали, а в итоге получили лишь мертвую девушку, чья жизнь ничего не стоит. Она иронично хихикает, прикрывая рот пальцами.

Теперь ее очередь отвечать. Брат затрагивает тему, к которой она бы не хотела возвращаться — Салазар — ее первенец, которого она не убила, а оставила жить. В нем она увидела потенциал, который хотела развить и который пригодится в будущем для достижения определенной цели. Она наклоняет голову в бок, но все также упирается подбородком в тыльную сторону ладони. Ее одолевают флешбэки: первая встреча с сыном. Кажется, богиню уносит в прошлое, перед глазами начинают мелькать картины их первой встречи.

«Я выглядываю из-за угла, он, кажется, тренирует магию хаоса, но я вижу, что он делает множество ошибок. Я подхватываю, воспроизводя все так, как нужно, а затем выхожу из тени, показывая лицо сыну.
— Кто вы? — спрашивает мальчик, глядя на меня в упор, а я лишь слабо улыбаюсь.
— Не можешь совладать с хаосом, Салазар? — задаю вопрос, приближаясь к нему. Я знаю, что у него есть потенциал к магии хаоса. Еретики, кто его воспитывает, должны были найти ему учителей, кто обучит его теми видами магии, к которым он предрасположен или которые выберет. Обычно, выбирают стихийную, но этот мальчик. . . он выбрал магию хаоса, чем очень удивил меня. Магия Хаоса подвластна не всем, она непослушна, истерична и нуждается в особом подходе. Я почему-то рада, что он выбрал ее. Наверное, так он был ближе ко мне. К своей матери.»

Эрида возвращается в реальность, прослеживает за взглядом мужчины и останавливается на гнилом теле мальчика, которого только что видела в воспоминаниях. Больно? Наверное. Она не может определить точно, что чувствует. Неприятно. Это больше соответствует описанию ее состояния, осознавая, что Салазара больше нет. Чума упивается и злорадствует, она видит его насквозь, хочет сделать ей больно, как она ему. Баш на баш. Раздор не показывает ему своих чувств, ведь она привыкла играть в равнодушие.

— Я не могу ответить на этот вопрос, — она делает короткую паузу, — Потому что не знаю, какое было его первое слово, — она переводит взгляд на брата, в ее глазах отражается искренность, которую редко встретишь у Раздор, — Я отдала Салазара как только он родился. И пришла к нему, когда ему исполнилось восемнадцать лет, — она убирает ногу со стула и наполняет бокал алкоголем, — Поэтому тут нельзя сказать, ложь это или истина, неопределенность. В этом случае, наверное, стоит выбирать? — она залпом выпивает целый бокал Сукеллуса, с грохотом ставит бокал на стойку, понимая, что знатно поднапилась этим магическим напитком.

Эрида понимает, к чему ведет Чума. Хочет раздеть ее? На ней осталось лишь платье и туфли. Один ложный вопрос, и она оголится перед ним. Она слезает со своего стула и упирается руками в край его стула, где только что находилась ее нога. Ее лицо приближается к его, а теперь и вовсе находится в нескольких миллиметрах, едва касаясь кончиком своего носа его. Взгляд ловит взгляд брата, а улыбка приобретает коварный с примесью хитрости оттенок. Ее тело держится в напряге, оно не хочет долго ждать, хочет утонуть в экстазе, и это минус. Раздор сдерживает себя как умеет, но еще немного и она поддастся искушению, — Я знаю, что ты хочешь меня, дорогой братец, — она касается ладонью в области паха, ощущая его эрекцию, — Не стоит себя больше сдерживать, — она ловко большим и указательным пальцем хватает за язычок молнии на ширинке и тянет вниз, расстегивая ее, а затем высвобождает пуговицу штанов из петли. Девушка проводит пальцами по длине его члена через ткань, а затем подносит пальцы к своим губам и, высовывая язык, проводит им по всем пяти пальцам ее руки, делая их влажными, а затем возвращает к его паху. Влажную руку она запускает под ткань, обхватывая его детородный орган, а затем медленно водит по нему вверх и вниз.

— Ты знаешь, где сейчас находится Ада? — насмешливо интересуется, — Хочешь расскажу? — произносит ему в губы, обжигая их дыханием. Однако, даже она не знает, где сейчас эта смертная. Той удалось прервать цикл ее проклятья. Молодец, ничего не скажешь, но Эрида знает точно, Ада сейчас в Сан-Диего, правда, скрыта от ее глаз.

Жаль, я так хотела вновь увидеть твою смерть, Ада.

Эрида продолжает плавно водить рукой по его члену до верха и обратно вниз, периодически останавливаясь пальцами на головке и слегка надавливая на нее. Она играется с ним, намереваясь вывести его из себя. Под пальцами она ощущает как подрагивает его член от ее прикосновений. Она ухмыляется, не сводит глаз с его, продолжая провоцировать его своими действиями, желая наконец-то услышать от него признание поражения. Что касается вопроса насчет Ады, то он может не отвечать, она наперед знает его ответ, но не упускает шанса уколоть его больнее, так как упоминание этой сучки вскрывает его старые раны. Она бы сунула в них свои пальцы, ковыряясь грубо и безжалостно, наблюдая, как его лицо корчится от боли. Не позволила бы этим ранам затянуться, они должны кровоточить всегда, Чума должен помнить о том, что бывает с теми, кто предает Раздор.

Он молчит, предпочитая не отвечать на вопросы о его возлюбленной. Как жаль, что он избегает этой темы, правда, и Эриде не в радость лишний раз говорить о ней, чтобы избежать лишних разрушений вокруг себя. Иногда она себя не контролирует, что приводит к катастрофическим последствиям, а это, в свою очередь, не по нраву Мудрости. По его мнению, излишние разрушения не вписываются в сценарии Мойры, да и, в принципе, могут немного пошатнуть баланс. Она как непослушный ребенок, которого не волнуют последствия ее игры. Будь, что будет, разве от этого не становится еще интереснее?

Она наблюдает за тем, как он снимает свою жилетку, бросая ее в сторону, а следом летит и рубашка, оголяя его торс. Ее глаза горели, бесстыже пробегаясь по его телу, оценивала увиденное. Она сочувствовала девушкам, которые не могли притронуться к этому телу. Сочувствовала в некоторой степени и Аде, что так и не познала его. Пальцы бегло пробежались по его торсу, поднимаясь к его груди. Очерчивали бессмысленные символы на ней, просто потому, что она хотела больше его касаться. Давно она не трогала его просто так. Кажется, она соскучилась, но не спешила в этом признаваться. Ее ладони легли на его плечи, а взгляд, который застыл на его теле, вновь вернулся к его лицу. Его губы манили, несмотря на ненависть к нему, тело требовало его вмешательств, желая поскорее принять его в себя.

Она лукаво глядела на него, больше не предпринимая никаких попыток, ждала его ответной реакции и получила. Он сдался, и она предвидела это. Несмотря на их войну, он хотел ее, а она хотела его. Хотели вспомнить прошлое, а настоящее отодвинуть на задний план, ведь у них еще уйма времени воевать друг с другом. Она ощущает его руки на своих ягодицах, сжимающие их в сильном желании, а она обхватывает его шею руками, позволяя ему вести в этом танце. Платье приподнимается, оголяя ее ягодицы, поэтому она чувствует легкую прохладу, когда касается обнаженной кожей холодную поверхность стола. Неестественно для нее она ощущает тысячи мурашек, пронзившие ее тело, и это чертовски приятно. Она едва съеживается от этой атаки, но Чума не дает ей отвлекаться, накрывая ее губы своими — дерзко, грубо, настойчиво. Она отвечает тем же, привлекая его ближе к себе. Она с жадностью целует его, углубляя поцелуй. Повторяет за ним, запуская пальцы в его волосы, сжимая их на затылке. Если бы его можно было съесть, она бы так сделала. Она желала большего, она больше не хотела ждать. Внутри все полыхало и ждало, когда он наконец-то войдет в нее. Она была на грани, чтобы уже начать умолять его, но осеклась, понимая, что это сыграет не в ее пользу, поэтому она молчала в ожидании.

И он продолжает играть по ее правилам, ведется словно дурачок, не в силах совладать со страстью сравнимой с ураганом магнитудой в десять баллов. Или же таки наоборот? Она поддалась ему не в силах больше терпеть? Или они оба бессильны перед друг другом? Чума разрывает на ней платье, надо будет с него потом потребовать несколько точно таких же. Она оказывается полностью обнаженной перед ним, но на лице не отображается ни капли стыда. Она не невинная девочка, у которой сейчас будет первый раз. Она знает свое тело, она любит его, и она знает, что его любит и он. Она коварно улыбается, ей нравится, что он делает. Она медленно раздвигает ноги, упираясь предплечьями в стол. Она кидает ему вызов, примет ли он его? Несомненно. И минуты не прошло, как он касается пальцами ее набухшего клитора, медленно водит по нему, дразнит. Раздор прикусывает губу, ей надоели эти игры. Она любит играться, но не любит, когда играются с ней.

Она чувствует учащенное дыхание, которое закрывается его поцелуем, все таким же грубым, избегающим нежности, что она поддерживает. Они не влюбленные, они не муж и жена, а просто древние, чьи воспоминания взяли над ними вверх. Она ощущает его поцелуи на шее и на груди. Ей казалось, что он специально оттягивает, чтобы вывести ее из себя, но это было бы глупым решением. Она нетерпелива. Кровь начинала закипать внутрь, а гнев окутывать ее тело, добираясь до разума, но Чума во время остановил это и наконец-то вошел в нее. Она издала истошный крик, не собираясь сдерживать себя. Его рука осталась на ее шее, несильно сжимала ее. Раздор это показалось забавным, ведь подобным ее не убьешь, но отчего-то ее возбуждал данный жест, поэтому она не освободилась от его руки. Она принимала его резкие и глубокие толчки, ее руки все также обвиты вокруг его шеи. Ее грудь, которая ловко поднималась и опускалась от его толчков, прижалась к его, тем самым, заставляя ее замереть в одном положении. Ее твердые соски впивались в его кожу, но это была его вина. Она как можно сильнее прижимала мужчину к себе, не сдерживая стоны из-за очередных глубоких толчков.

Ее ногти впиваются в его кожу. Хочется нарисовать на его спине очередной знак, который бы упоминал об Эриде, но она лишь рисует на его спине хаотичные линии. Ее стоны заполняют бар, а губы вновь соединяются с его, как и языки, которые пытаются решить, кому принадлежить сейчас господство — ему или ей. Наконец-то она берет вверх, но он прерывает поцелуй, как неуважительно. Спиной она вновь ощущает ту прохладную поверхность стола, но при этом продолжая ощущать его член  в себе. Она сжимает его, не позволяя двигаться свободно. Каждый толчок = ее громкий стон. Настолько громкий, что она вот вот захлебнется. Одна ее нога легла ему на плечо, кажется, так ощущения более фееричны. Каждая клеточка внутри чувствовала, что сдает позиции,  но она держалась изо всех сил, не сдавалась, — Чума, — срывается с ее губ вперемешку со стоном. В это имя вложена и мольба, и удовлетворение, и пик, который она вот вот достигнет, но он все портит, когда поворачивает ее голову в сторону сгнившего сына, который лежал неподалеку от них. Ее это разозлило, ярость вспыхнула в ее глазах, но сразу же погасла. Чума этого и добивается — вывести ее, но она не прогнется под него.

   Вместо вины ее взгляд воспылал невменяемостью, а лукавая улыбка сменилась на безумную широкую улыбку как на картинах сумасшедших художников, страдающих психическими заболеваниями. Зубы словно копья, а улыбка неестественно широка, настолько неестественно, что пришлось продлить ее ножом, чтобы выглядело эффектно. Она притянула Чуму за шею и посмотрела ему в глаза, — Кем хотела стать? Я именно та, кем создала меня Вселенная, — она рассмеялась, явно указывая на глупый вопрос брата. Она притянула его к себе вплотную, их носы вновь соприкоснулись, теперь она сжимала руку на его шее. В ее глазах нет ни капли сожаления об утраченном ребенке. Она хотела доказать ему это, поэтому заставила пристально, не отрываясь, вглядываться в ее зрачки, — Смотри, брат, разве ты видишь как я грущу? — вновь звонкий, отвратительный смех, — Я могу лишь поблагодарить тебя, что ты избавил меня от этого ничтожества, дорогой братец. Он не мог называться мои сыном. Слабое отродье, — на последнем слове она с пренебрежением фыркнула, будто выплевывала что-то горькое и мерзкое на вкус, — А какого тебе трахать ту, чье дитя ты убил? — она провела языком по губам словно змея, — Он не причинил никому вреда. Его единственное клеймо — это быть сыном Раздор, но тебе было все равно на его поступки, так? Главное, ударить меня побольнее.  Но тут ты ошибся, мой дорогой братец, — она развернулась, заставляя мужчину быть снизу. Стол был разломал на пополам, поэтому они оказались на полу, а точнее только Чума оказался на нем.

— Ты говоришь, что я слишком жестока, слишком бесчеловечна, но что насчет тебя? — она схватила его за подбородок и, сделав то же самое, повернула его голову в сторону трупа, — Каково это убивать чужого ребенка, когда он не сделал ничего плохого? — она прильнула губами к его уху, но продолжала тереться влажным клитором о его член, побуждая продолжить начатое, — Ты такой же как я, Чума, но почему-то отрицаешь это, — ее рука вновь впилась в его шею, начинаясь потихоньку ее сдавливать, — Зачем ты отвергаешь свое истинное я? — ее безумство сменилось неподдельным непониманием. Она, правда, не понимала ни его решений, ни решений сестры.

Другого ответа она и не ожидала. Он до сих пор считает, что они отличаются друг от друга, до сих пор играет не свою роль в этом унылом спектакле, бегая от истинного себя. Она потеряла его еще тогда, когда он выбрал людей, а не ее. Ей казалось, что он находится во временном помешательстве и ей удастся до него достучаться, но сейчас она понимает, что потеряла его навсегда. Потеряла своего Чуму, который проблеском остался в воспоминаниях. Почему все выбирают вместо нее людей? Чем они заслужили такого внимания? Может быть, уничтожить их планету разом? Посеять тот хаос, которого они достойны? Она искренне не понимала ни выбор брата, ни выбор сестры. Кажется, что не Эрида безумна, а эти двое, которые выбрали не своих. Она зла на них, но злость держит в узде, потому что понимает, чем это грозит.

Раздор скучающе посмотрела на Чуму, совсем не удовлетворенная ответом. Он был столь банален, что она закатила глаза. Продолжая тереться клитором о его член, вызывая в себе новую волну вибраций, ей не терпелось вновь ощутить его в себе. Чума будто бы прочитал ее мысли, схватил ее и насадил на свой член, резко входя в нее, позабыв о существовании нежности. Да и ей не надо было, нежность для влюбленных, а они враги, которые поддались соблазну. Эрида ощущала в его движении злость и ярость, и это то, что ей было нужно, так секс казался более страстным и животным. Это то, что она любила.

Она подстраивалась под него, двигаясь ему в такт. Когда он полностью входил в нее, она выкрикивала его имя. Стоны наполнили помещение, она была на пике. Она откинула голову назад, волосы потрепались, но этого не заметила. Они прилипли к ее мокрой спине, на лбу и по всему телу стекал пот от активных телодвижений. Она упиралась ладонями в его грудь, принимая в себя его безжалостные удары. Она кайфовала, закусывала губу, просила еще. Оказавшись на полу, без своего ведома отдавая ему контроль ситуации, она обнимала его за шею. Его слова ничуть не злили ее, она не реагировала, полностью отдавая себя полученному удовольствию. Она была на пике, ее дыхание было сбивчивым, а пульс, наверное, превысил отметку в двести. Она лишь коварно улыбалась на каждое его слово, будто у нее был еще козырь, которым она могла воспользоваться. Она ответила ему лишь поцелуем, тем самым, наконец-то его заткнув. Она устала его слушать, видеть в его голосе обвинения. Ему бы лишь найти виноватого. Никакого бы проклятья не было, если бы он не предал ее. Он знал, какая Эрида, но все же решил рискнуть. Почему он ее обвиняет? Почему он обвиняет ее естество? Это как обвинять львицу за то, что она охотится на антилоп. Как и у львицы, у Раздор есть свое предназначение.

Последний толчок, и она кончила следом за братом. Их тела все еще соприкасались друг с другом, но ненадолго. Мужчина быстро вскочил и отстранился, что не могло не вызвать усмешку у девушки. Она приподнялась, упираясь ладонями о пол, — Всегда знала, что ты джентльмен, — съязвила богиня, поднимаясь с пола и выпрямляясь. Она стояла обнаженной, не спешила одеваться, возможно, надеялась на второй заход, но по взгляду брата она поняла, что и первый раз был ошибкой, — Ты мне должен платье, — бросила ему, а затем, щелкнув пальцами, преобразилась — такое же платье, но другого цвета, каблуки, под стать платью,  и подправленный макияж с прической. Выглядит так идеально, будто только что не трахались на столе и на полу.

— Она и тебя таким создала, — она недолго молчит, а после нарушает молчание, — Но ты, видимо, вышел бракованным, — она удовлетворенно хихикнула. Можно было и разойтись на этой ноте, но она не могла так попрощаться. Раздор подошла к брату и стала поправлять воротник, а затем резко сжала его, притягивая мужчину к себе. Она напоследок впилась в его губы, размыкая линию между ними, вторгаясь языком внутрь. Последний глубокий и дерзкий поцелуй, который он запомнит до следующей их встречи. Она была требовательна, ее язык уверенно обволакивал его язык, проворачивая несколько оборотов вокруг него. Не хотелось отстраняться, хотелось продолжить и вновь скинуть с него одежду, позволив ему опять же испортить ее платье, но она знала, что это невозможно. Она отстранилась, но не на большое расстояние. Их лица все еще находились чуть ли не вплотную. Она повторила движение, которое провернула ранее. Нежно коснулась его подбородка и повернула лицо в сторону трупа ее сына. Ее губы были в миллиметре от его уха, поэтому она прошептала, сладко, как умела, — Какого это знать, что ты убил собственного сына, Чума? — она чмокнула его в щеку, оставляя на ней следы от помады, а после сделала несколько шагов назад.

— Я забыла сказать тебе, что Салазар — твой сын, — ее губы сомкнулись в злую ухмылку. Она наконец-то воспользовалась своим козырем.